Суббота, 22 июля
Генерал Петжак всей душой ненавидел Киев. Ненависть эта была не острой, но давней и всеобъемлющей. Так ненавидишь школьного товарища, которому много лет назад по глупости одолжил большие деньги безо всякой расписки а он и не думает возвращать – общаться приходится, а на душе холодный тяжёлый камень.
Дело здесь было не в заполонивших улицы жовто-блакитных прапорах. И даже не в упорном “назло врагу” переименовании улиц в этих бандер-шухевичей. Это все такая же чепуха, как и пресловутые георгиевские ленты. Бесило то, что он, человек с кабинетом, из окон которого виден Кремль, обладающий властью не меньшей, чем у какого-нибудь центральноафриканского диктатора, чувствовал себя в этом городе безнадежным тупым совком.
Вроде бы ничего страшного, дело привычное. Точно так же еще с советских времен ощущали себя сограждане в странах капитализма. Только вот там чужая культура, чужой язык, а тут все вроде свои, но только внешне. Присмотришься, прислушаешься – другие. На том же Кипре, не так обидно, когда местные вежливее, трудолюбивее, образованнее и культурнее. Понятное дело, Европа, куда нам до них. А вот если такими качествами обладают люди, внешне выглядящие в точности, как и ты – это бесит невероятно.
До тринадцатого года Петжак, часто бывавший на Украине по долгу службы, со своей неприязнью худо-бедно мирился. Нэзалежная представлялась ему эдакой разорившейся приживалкой, живущей за счет России и фыркающей на грубые манеры гостеприимных хозяев. Все изменил Майдан.
Вот и сейчас, расположившись в ресторане на верхнем этаже торгового центра с видом на главную площадь украинской столицы, Петжак вспоминал те дни. Он челночил между российским посольством и конспиративной квартирой, арендованной на Крещатике. Развозил деньги, передавал оружие, отрабатывал взаимодействие своей агентской сети с группами, противостоявшими бунтарям, которых местные окрестили “титушками”. Перегретый котел бурлил, страшно было, как когда-то давно в Анголе – нарваться можно и на своих и на чужих, а сколько трупов растворилось в неизвестности помимо этой небесной сотни, уже никто никогда не узнает – городской крематорий в те дни работал круглые сутки с тройной загрузкой.
Петжак никогда не забудет запаха сжигаемых шин, и той страшной, всепоглощающей уличной эйфории, на какую, он знал это точно, просто не способны люди в России. И ведь победили вроде уже! Милиция, получив наконец внятный приказ, лихо турнула весь этот “правый сектор”, в считанные часы очистив Грушевского, Европейскую площадь и Дом Профсоюзов. Оставалось их на площади от силы человек двести… А потом, после двух суток пассивного противостояния, оцепление просто снялось и ушло…
Все это, а еще тихий ужас, испытанный в Жулянах, когда озверевшая толпа в камуфляже отлавливала какого-то “зрадника”, и легли в основу того странного, неприятного чувства, которое никак не походило на телевизионно-обывательскую украинофобию россиян.
Ни в жизнь бы сюда больше не сунулся, слава богу, кабинетно-генеральская должность позволяла руководить из Москвы, если бы не “иностранный специалист”. Прожига-детектив, нанятый для блезиру, вдруг взял и совершил невозможное. Словно Пеле в шестьдесят первом году, когда знаменитый бразильский форвард в одиночку обыграл всю команду противника, он за считанные дни вышел на след Курьера. И произошло это именно в тот день, когда Петжак, согласно тщательно продуманному плану, должен был напроситься к Балаеву на прием и, посыпая голову пеплом, доложить молодому-перспективному шефу о том, что: “Несмотря на все принятые меры, след денег обнаружить не удалось”.
Надкусив свежайшее и очень вкусное пирожное, Петжак запил его глотком восхитительного, не хуже, чем в Вене, кофе, заел досаду и начал настраиваться на работу.
Несколько дней назад Назгул позвонил из Курахово, доложил о прорыве и попросил еще денег на расходы и поддержку админресурсом. Голос у детектива был веселый, уверенный… Можно было, конечно, дать команду на ликвидацию и доложить наверх, мол, “случайно в зоне военных действий”, но это не решало проблему. Этого убьешь, придется нового нанимать, чтобы не заподозрили двойную игру. Коней на переправе, как известно, не меняют, так что придется потерпеть и немного скорректировать планы.
Петжак не признавал интуицию, в своей работе научился не верить ни в бога, ни в черта. Принимая решения, всегда опирался на факты и здравый смысл, а потому понимал, что поиск в трехмиллионном Киеве год назад исчезнувшего человека, который мастерски умел прикинуться ветошью, дело абсолютно пустое. Однако, посылая Назгула в Донецк, он думал так же, а вот как вышло…
Пустить на самотек операцию было никак нельзя. Так что пришлось, доложившись наскоро о “промежуточных успехах”, лететь в Киев c пересадкой в Катовице – так казалось быстрее. “Удобный рейс” на поверку оказался лоу-костом, набитым под завязку. Генерал, проклиная недавно введенный на Украине безвиз, летел зажатый со всех сторон гомонящими челночниками-западенцами.
Добравшись, привел нервы в порядок, залив в себя грамм триста “Хеннесси”, выспался и начал водить жалом по городу, дожидаясь прибытия детектива. Возможности в городе были, конечно, уже не те. За три года местная агентура, любовно взращенная, словно капуста на грядках в “фамильном” Редькино, уменьшилась втрое – кого поймали и посадили, кого пристрелили, как Лесникова, кто на пенсию свалил, кто просто решил в сложившихся условиях больше не рисковать. Однако рабочие контакты ещё остались.
Времена начинаются злые, десять миллионов – сумма уже серьезная. Чем ближе к финалу, тем опаснее. Если свои заподозрят вдруг в саботаже, то путь ему, как Коробову: душе – в некролог “Российского института проблем изучения славяноведения”, где он числился официально доцентом, а телу – в Хованский крематорий…
Самое неприятное, что с каждым днем задержки в рассчитанной чуть ли не по часам операции растет вероятность того, что Балаев и его подхалимы докопаются до истинной цели Петжака. Ведь всего-то дел, сопоставить два-три донесения с несколькими финансовыми документами…
Он доел пирожное, бросил еще раз тяжелый взгляд на чистый беззаботный Майдан и поднялся с места.